Хороший конь всегда был гордостью любого тувинца. Достоинства этого животного вполне оценили уже ранние кочевники скифского времени. В их древних курганах археологи обычно находят вместе с погребенными людьми и коня, который должен был сопровождать воина «на тот свет». В богатых «царских» курганах скифов и родственных им степных племен погребали уже не одного, а десятки и даже сотни лошадей. Так, в «царском» кургане ранних кочевников Тувы — знаменитом Аржаане — вместе с вождем местных племен было захоронено около 180 лошадей! Да и много позднее обычай этот у тувинцев сохранялся. В раскопанных мною тувинских курганах XIX в. вместе с похороненными в них людьми тоже лежат лошади.
Тувинская лошадь, как, впрочем, и монгольская, на первый взгляд малопривлекательна — невысокого роста, по¬крыта шерстью. Но зато она очень вынослива и неприхотлива к пище, а шерсть позволяет ей переносить очень суровые зимы на открытом воздухе, где она должна находиться круглые сутки. Даже тяжело навьюченная, она может переплывать реки, идти по узким тропам, нависающим над ущельями. Несмотря на маленький рост, может подолгу везти на себе не только одного, но и двух всадников. Эти несомненные достоинства тувинской лошади отмечали многие путешественники. Один из них писал в начале XX в., что эти кони «очень быстры и выносливы, потому что вырастают в степи, круглый годна подножном корму, привыкают к пробежке до 100 верст за один раз и пригодны для езды на горах некованными». Эти качества были высоко оценены в годы Второй мировой войны, когда тысячи лошадей-«монголок» находились на фронте; они оказались намного выносливее лошадей других пород. По-видимому, лошади монголо-тувинской породы восходят к дикому местному предку — лошади Пржевальского и получили распространение в Центральной Азии еще в древности. Во всяком случае, в погребениях гуннов были найдены костные останки коней именно этой породы. В конце XIX в. русские переселенцы завезли в Туву своих лошадей и это положило начало их скрещиванию с тувинскими, что привело к изменению породы местных лошадей. Теперь чистокровные тувинские кони здесь уже почти не встречаются.
Мальчики и девочки очень рано, едва научившись ходить, начинали ездить верхом на лошадях, причем как в седле, так и без него. Это явление, типичное для всех кочевых скотоводов степей, было отмечено еще Плано Карпини, который писал в XIII в., что мальчики-монголы, когда им «два или три года от роду, сразу же начинают ездить верхом и управляют лошадьми и скачут на них». Езда с детских лет воспитывала в тувинцах хороших наездников, прекрасно владевших лошадью и способных многие часы находиться в седле, не чувствуя усталости. Женщины ездили верхом столь же много и так же хорошо, как и мужчины. И еще одна любопытная деталь, которую мне приходилось наблюдать в свое время у кочевых тувинцев. Сильно захмелевший человек, покидая гостеприимную юрту, еле идет, покачиваясь, спотыкаясь и падая, к своему коню. Но стоит ему сесть на коня, как он на удивление уверенно пускает его вскачь и обычно вполне благополучно возвращается к себе домой. Вообще нужно сказать, что кочевые тувинцы даже на короткое расстояние в несколько сот метров предпочитали, если была возможность, не идти пешком, а проехать на коне.
Более или менее обеспеченные тувинцы почти всегда использовали меринов и лишь очень редко — жеребцов. Этот обычай кочевников имеет древнее происхождение. Так, в богатых курганах скифского времени на Алтае и в Туве все лошади, погребенные со знатными лицами, — мерины.
Тувинцы, как и все кочевники, издавна доили кобыл, как и другой домашний скот, так называемым подсосным методом: доение шло в присутствии детеныша, который перед дойкой ненадолго получал возможность пососать вымя. Во время доения кобылиц жеребята тоже находились рядом, привязанные к длинной волосяной веревке. Любопытно, что таким же способом доили кобыл и древние монголы эпохи Чингисхана. Рубрук, наблюдавший этот удивительный для европейца способ доения кобылиц, описал его еще в XIII в., отметив, что на двух кольях, вбитых в землю, они натягивают длинную веревку, к этой веревке привязывают детенышей кобылиц, которых хотят доить. Тогда матки стоят возле своих детенышей и дают себя спокойно доить. А если какая-нибудь из них очень несдержанна, то человек берет детеныша и подносит к ней, давая немного пососать, а затем оттаскивает его, уступая место доильщику.
Кобыл доили многократно — до семи раз в день, получая около 2,5 л. Характерно, что, в отличие от всех других домашних животных, кобыл в прошлом доили не женщины, а мужчины. Еще до недавнего времени, когда дойкой кобыл начали заниматься и женщины, мне не раз приходилось видеть за дойкой мужчин.
Особое отношение к коню нашло отражение во многих обычаях тувинцев, а также в их фольклоре и верованиях. Конь воспет в тувинских эпических сказаниях. Почти в каждом из них у богатыря есть конь — это не только транспортное средство, но и помощник, а главное — мудрый друг и советчик.
Еще недавно в тувинских юртах по вечерам можно было услышать сказания, воспевавшие подвиги богатыря и его мудрого коня. «…С теми, кто с неба придет, сражайся ты. С тем, кто придет по земле, буду сражаться я, — сказал конь Хан-Шилги своему богатырю Дэм-Тээли», — говорится в одном из героических сказаний тувинцев. И в какое бы трудное положение ни попал богатырь, конь всегда выручит его из беды, даст нужный совет. Слушатели всегда переживают за героев и их коней. Богатырь в минуту опасности обязан коню своей жизнью. Даже имя герою эпоса дают только после того, как он получает коня.
Впрочем, конь мог предсказать хозяину горький исход битвы и даже его грядущую смерть. Представление о мудром и вещем коне-друге распространено в эпических сказаниях всех кочевых народов. И не только кочевников. Вспомним хотя бы, что в «Илиаде» (XIX песнь) Ахилл, отправляясь на бой, просит своих божественных коней Ксанфа и Балия спасти его, а те обещают вывезти его на этот раз из сражения, но предупреждают Ахилла, что судьба предрекает ему близ-кую смерть от «мощного бога и смертного мужа».
Особо почтительное отношение к коню сохранялось в верованиях тувинцев до недавнего времени. Помню, в 1954 г., работая с экспедицией в Бай-Тайге, я ехал по горной тропе в близлежащий поселок и неожиданно буквально оцепенел. Впереди, у маленькой рощи, виднелся парящий в воздухе… конь. «Что это, не галлюцинация ли?» — подумалось мне. Лишь подъехав ближе, я понял, в чем дело: на длинном шесте, укрепленном в наклонном положении, висела целиком снятая с коня шкура вместе с головой, ногами и хвостом. Причем висела так, чтобы голова была приподнята и устремлена вперед. Мне удалось тогда подробно описать этот тувинский обычай, носящий название тайылган и известный также ряду других народов. Суть его заключается в том, что в особо важных случаях, обычно при очень тяжелой болезни человека, в качестве жертвы горному духу-хозяину забивали коня и совершали довольно сложный ритуал, произнося при этом молитвы. Затем мясо коллективно съедали, а шкуру, ноги и голову вывешивали на шесте. Иногда таким образом посвящали духу нескольких коней.
С конем были связаны и бескровные жертвоприношения. Шаманы в случаях тяжелых болезней своих пациентов совершали обряд освящения коня, принадлежавшего больному; конь с этого момента становился как бы принадлежащим горному духу-хозяину. Таких коней с украшенной лентами гривой мне пришлось несколько раз видеть в первые годы моих экспедиционных исследований в Туве. Даже череп погибшего коня не бросали, а уважительно вешали на дерево, чтобы не огорчить его духа.

Из книги С.И. Вайнштейна «Загадочная Тува», Москва, 2009 г. с. 189-194