Тувинская литература сейчас стоит на пути освоения крупной эпической формы. С. Сарьг-оол, С. Пюрбю, О. Саган-оол, Ю. Кюнзегеш, М. Кенин-Лопсан проходят путь от малой прозы — очерка и рассказа до повести и романа, способных вобрать все многообразие жизни народа на путях строительства коммунизма. Без прозы С. Тока, без его автобиографической повести «Слово арата», снискавшей всесоюзную славу, нельзя иметь полного представления о тувинской литературе, об особенностях ее развития. Наблюдения над художественными особенностями писательской манеры С. Тока, своеобразными чертами его творческого почерка и национально-художественной специфики легли в основу настоящей статьи.
Книга С. Тока завоевала внимание и прочно вошла в круг чтения народа не только благодаря новизне и богатству поднятого материала, но и новаторству художественного дарования. А. Петросян заметила в статье «Многонациональное единство», что «Слово арата» ‒ одно из замечательных художественных открытий советской литературы – по достоинству заняло место среди выдающихся книг последних лет.
Автобиографическая тема почти всегда является первой ступенью рождения национальной прозы, художественного отображения роста и развития личности как частицы новой исторической судьбы народа.
С. Тока нашел правильное сочетание авторского «я» с конткретно историческим образом народа. Он становится летописцем своего поколения и своего народа.
Вл. Солоухин очень верно подметил в своей повести о детстве «Капля росы»: «Автобиография состоит не из описания самого себя а из описания всего что ты увидел и полюбил на земле». Ю. Смолич также подчеркивает: «Автобиографические книги пишутся не о себе. Они пишутся о времени. Они раскрывают эпоху, описывают широкий круг людей этой эпохи, современногоо автора».
Для С. Тока этот жанр означал попытку осмыслить исторический путь тувинского народа от феодализма к социализму. Круг общественных вопросов, поставленных в повести, включает в себя важнейщие моменты тувинской истории. Показ среды, все исходные коллизии диктуются развитием революционного движения в Туве.
С. Тока уверенно пользуется в своей автобиографической повести методом художественной типизации действительности, ее творческого обобщения. Он выбирает из своих наблюдений и фактов биографии наиболее закономерное и общезначимое для всех. Ярким художественным типом тувинской женщины является образ матери Тас-Баштыг. Автопортрет также вырастает в собирательный тип двинской революционной молодежи. Наконец, С. Тока творчески воссоздает живых людей своего времени: Лубошниковых, Рощиных, Хлебникова, Кочетова, Бульчуна, Кюрседи, Шагдыр-Сюрюна и др., взбрасывая сложную общественно-политическую обстановку тех лет.
Он умеет выбрать такие образы и характеры, которые помогают сделать ему необходимые социальные обобщения.
В «Слове арата» в живых образах отражается процесс национально-освободительной революции в Туве. Мы видим, что думает этом социальная верхушка и как реагирует самый рядовой «черный арат».
Возмужавший герой сталкивается здесь со многими людьми, и судьба каждого из них является для него школой жизни. Русские батраки и тувинские араты определяют свой путь жизни в совместной борьбе против социального гнета. В одном боевом стане находятся бедняки Мыкылай, Елизаров, Томбаштай, Попов. Богатеи ищут новые формы классовой борьбы. Пострадавшим прикидывается русский кулак Чолдак-Степан, хитро заискивает перед батраками бай Тожу-Хелин, маскируясь под личину доброго и умеренно хозяина. «Услышал про хувискал—коготки поубрал, меньше стал пороть людей, а то в прошлом да в запрошлом годах запарывал по пять – шесть человек». Князь Идам-Сюрюн наставяет своих чиновников: «Снаружи надо блюсти порядок, а внутри незаметно идти против него, следить за народом. не смыкая глаз… Зазнались эти твари, бедняцкие души! Ну что же, пускай подурят. Мы уж веселимся, когда придет наш праздник! Тогда мы им покажем».
Интересно проследить эволюцию героя книги, процесс формирвания революционного сознания тувинца, его идейное самоопределение.
В ставке нойона впервые во весь голос Тывыкы запротестовал:»Не смеете бить! Я ничего не сделал — вернулся к матери, хочу в Хем-Белдире учиться, а конь понадобился партизанам».
Он видит, что Веденей не боится Чолдак-Степана, а вот богачи боятся красных партизан.
А табунщику князя Ажыкая он говорит: «Людей надо держаться, да ты не за тех ухватился. Будешь хвататься за Ажыкая — долго не протянешь. Ты держись больше за Мыкылая, держись за Кюрседи. Уходи от своего князя, не бойся».
Юноша сознает, что путь всех бедняков лежит в союзе с мунистами и русскими партизанами. Так постепенно мужает характер героя в «последующих треволнениях жизни».
«Партизан я сам видел. Они меня освободили. А что они защищают бедных аратов — то чистая правда», — рассказывает он в черной юрте, где ему пришлось заночевать.
Тока приходится доказывать и защищать свое право на новую жизнь. Нельзя бояться, молчать нельзя, твердит он себе. И опять поддержку он находит у русского учителя и тувинского революционера.
На родине в Каа-Хеме народоармеец Тока разъясняет трудовьм аратам решения Великого хурала. Герой включается в сложную политическую жизнь. В поездке на праздник с Идам-Сюрюном молодой солдат резко выступает против него, когда тот вспоминает свое право нойона на чужую жену: «Вот если бы на своей службе вы так старались, саит! Такой позор, такой темный обычай, который уже отменила революция, вы хотите опять вернуть!.. Теперь не старое, бесправное время! Революция пришла! Прошли те дни, когда вы на Бурене мучали мою мать, сестру Албанчи и меня, еще совсем маленького. Старые пытки второй Великий хурал уничтожил».
Так под могучим влиянием революционной ситуации в Туве складывается и мужает характер героя книги. В тувинской литературе появляется новый активный общественно зрелый тип характера. Образ главного героя создан путем тщательного отбора приемов типизации жизненных явлений и обстоятельств.
Какую бы страницу «Слова арата» ни прочитать, ясно ощущаешь определенную национальную среду — тувинскую. Это выражается не только в фольклорных традициях и обращении к обычаям, быту, но более всего в национальном складе повествования, в умении проникнуть в психологию аратства.
Ярким лирическим пламенем озарен образ маленькой, сгорбленной, лысой Тас-Баштыг. Измученная, преждевременно состарившаяся, некрасивая женщина покоряет своей душевной силой, красотой и истинной человечностью. Она верит в жизнь, любит своих детей и живет надеждами на счастье, верит в новое. Но автор скрывает и слабостей матери, ее боязни перед властью. Для нее она злая неотвратимая сила, перед которой ей лучше склониться, и тем самым защитить себя и ребенка, не вызывая немилости. «Мы, сынок, помешали ехать господам, нарушили их порядок. Когда тужумет едет по своим делам, нельзя стоять близко к дороге, отойти в сторону. Если скажут: «Подойди», — надо приближать на коленях и класть поклоны. А я растянулась у самой дороги. Прогневила благодетелей. Кони могли напугаться. Теперь пойдем, они услышат — могут убить». В этом противоречии, в проявили психологии забитости, суеверия, порожденного феодализмом, ‒ живая правда характера.
«В те годы арат-бедняк не смел держаться прямо, а должен был ходить с полусогнутой спиной, с повисшими, как плети, руками, готовый к земному поклону».
Интересен по приемам портретной и психологической характеристики образ вечно сомневающегося, неуверенного Шилаа, бывшего прислужника богача Буян-Бадыргы. «С малых лет он был тяжелых работах. Вероятно, потому спина у него всегда сгорбленная, как будто он идет, вскинув на нее порядочный мешок. Волосы на голове, как у моей матери Тас-Баштыг, начисто вылезли от какой-то болезни. Присмотришься к нему ― ужас какой замкнутый, хмурый и вялый. Посмотрев на него, каждый сразу подумает: «Ах, какой тяжелый вьюк натер тебе спину и шею!».
Феодализм всеми своими щупальцами высасывал жизненные соки народа, уродовал его прекрасную душу, вселяя в человека чувство безысходной тоски, одиночества, приниженности. Зоркий глаз писателя-коммуниста увидел не только черты, порожденные вековым гнетом феодализма, но и силы солидарности, прорывающегося протеста. Писатель прослеживает распрямление забитого ранее арата, психологически анализирует рост сознания рядового тувинца. Так, в Ензуке революция пробудила человеческое достоинство и сделала его своим бойцом…
Внешний облик писателю служит как средство раскрытия характера, в нем всегда подчеркивается социальная принадлежность.
Так, у табунщика Шагдыра «бледное и сухое лицо, зловеще горчат у него на щеках острые скулы, на истертом козьем полушубке моего товарища видны порядочные прорехи, а сквозь них поблескивает голое светло-бронзовое тело; подошвы у него подвязаны веревкой и пальцы ног высовываются наружу». Это типичный портрет трудового арата. Черты крайней нищеты, нарисованные здесь, «работают» на общий облик феодального прошлого.
Или Кюрседи: «Невысокий человек с простым, внимательным лицом. Замечаю: на нем синий халат из далембы, на голове нет косы, побрился кругом… Какой он смешной и добрый: наморщил лоб, даже худые щеки стали пухлыми. Наклонился и вдруг залился детским застенчивым смехом». В характере этого рядового арата, поднявшегося до роли вожака, политического руководителя, борюшегося за линию партии, подчеркивается простота, внимательность непосредственная открытая натура.
Вглядимся, как писатель создает образ русской девушки Веры. «Вспоминаю один такой вечер. С работы вернулись поздно. В землянке застали незнакомую девушку. Она проворно растапливала печь… Назвала свое имя — Вера. По одежде было видно, что Вера работница». Автор далее подчеркивает ее красивые руки, задорные глаза, тайком любуется ее платочком, который он в хлеву.
Постепенно появляются новые черточки и детали глаза и чаще появляются слезы. И только в редкие свободные нуты вспыхивают смехом ее глаза, звенит задорная песенка: горит, густой горит».
Эта девушка — светлый огонек в батрацкой землянке Чолдак-Степана. С ней втемную, душную землянку приходит тепло, радость, улыбка. Она, как горьковская Татьяна из рассказа «26 и одңа», вносит с собой веру в завтрашний день, предчувствие счастья.
И в третий раз Вера появляется партизанкой: «Женщина…В лад с размеренной рысью коня она поет, придорожный лес звенит молодым напевом. Кто она? Знакомый, родной напев. Кто? Кто? На голове шлем. С нашивкой — пятиконечная звезда. Из-под ма выбились волосы — белокурые».
В последней встрече в облике Веры замечаются новые черты. Так оживает, набирая силу, лирический образ первой любви: Верин платочек с голубыми горошинками, приветливые с прищуром глаза, горячая жаркая рука. Трудолюбивая в жизни, смелая в бою, сердечная в дружбе Вера незаметно вырастает в живой образ русской женщины. Постепенное развитие этого образа еще раз показывает, как владеет писатель даром слова. За характерами героев всегда стоит точность и глубина жизненных впечатлений, богатое жизненное содержание. Герои Тока — это характеры и типы людей определенного исторического времени.
В «Слове арата» Тока щедро живописует гротескными сатирическими красками образы классовых врагов. Создавая различные вариации характеров, писатель делает акцент не только на социальном, но и моральном разложении:
«Таш-Чалан, сидя на ковре и поджав ноги, пил чай с густой пенкой и громко сопел. Из широкого ворота его халата шел пар, по красному лицу струился пот. А по вечерам он не пил чаю — он держал обеими руками бараний зад, обгладывал его, непрерывно причмокивая и утирая о подол руки, залитые жиром». Животное вытесняет в нем человеческое. У Б. Горбатова есть сценка, где немецкий офицер бросает сахар не ребенку, а собаке. Точно так же Таш-Чалан взвизгивает от удовольствия, доставляемого ему при виде дерущихся из-за куска мяса детей. В конечном счете грязное, пошлое, жестокое всегда одинаково в своем цинизме собственника, будь это современный выхоленный дикарь, почитающий Ницше, или азиатский феодал дореволюционного времени.
Генерал Тактан-Маадыр ходит по нужде в своей же юрте, забыл родной язык и изрыгает, как умирающая гиена, вонючие проклятия. Контрреволюционный мятежник Кок-Данзын раскрывается весь в следующей детали: «Данзын махнул несколько раз своей шашкой, она со свистом впивается в тонкие березки так, что они, не Успев качнуться и обвиснуть, летят на землю». Бессмысленное разрушение, антиэстетизм, поругание всего и вся — таков, судя по этим характерам, облик издыхающего прошлого — феодализма.
Изобретателем омерзительнейших насилий и непристойностей изображен «солнечный» князь Идам-Сюрюн. Не менее выразительно нарисован самый богатый и властный нойон, бывший владыка хемчикских степей Буян-Бадыргы. «Богачи, как хищники на дороге. только и ждут, где попадется выгода. Чуть что заметят — и готово, не промахнулся, сразу проглотят»,— такова народная оценка эксплуататоров.
Каждое появление Идам-Сюрюна, Буян-Бадыргы, Сумунака привносит с собой черту нового в понимание характера феодализма они — носители черт феодальной морали и психологии. Так на страницах повести вырастает зловещий уродливый строй феодализма.
С. Тока, создавая образы, прибегает к приему контраста в портрете, языке, действиях, в остро схваченных деталях. «До чего же топорно в юрте — в ней даже не восемь решетчатых стен, а больше. Где у других могла бы висеть какая-нибудь тряпица, тут через всю юрту тянется занавеска из желтой китайской парчи, а там, где должны стоять сундуки, выстроился в ряд целый десяток сундуков, мерцающих золотыми драконами и львами в затейливых узорах».
Это описание не лишено наблюдательности трудового человека, попавшего в непривычные для него условия байской роскоши, причем собственно прямого противопоставления здесь нет, но оно скрыто в подтексте и наталкивает на раздумье, почему все-таки так по- разному — в черной юрте и в белой юрте.
В первой книге есть такое описание: «Незатейлива была наша кочевка: перед нами не шел окот, нагруженный остовом юрты, кошмой, кожаными вьюками и красными сундуками в золотых узорах, мычали коровы и яки, не блеяли овцы и козы, не лаяли собаки, как в таборе Таш-Чалана». Здесь антитеза абсолютно пряма, сознание мальчика констатирует наличие двух противоположных миров. Контрастное письмо является одним из ведущих приемов типизации н проявляется в разнообразных аспектах. Так, много раз автор подчеркивает особенности интонации и речи героев. У Таш-Чалана голос хриплый, как труба ламы, у чиновника задребезжал перекатистый, квакающий голос, скрипит дребезжащий голос Сумунака, визглив голос жены Чолдак-Степана Натальи.
Напротив, у Веденея — красивый уверенный голос, спокойная увесистая речь. У Михея — бодрый звучный голос, у Веры — звонкий задорный. Мужественные высокие голоса у запевал партизанского отряда. Кюрседи говорит без крика и понукания, просто, но строго. Методом контраста автор обращает внимание на звуковую окраску голосов героев. Принцип антитезы служит подкреплением идейного замысла повести.
Богатым народным языком, поэтическим и красивым, рассказывает Тарбаган сказку о Кодур-ооле и Биче-кыс. Немногословна, но точнав своей речи Тас-Баштыг. Выразительна и ясна речь Кюрседи.
Тема народа требует народных способов выражения, близость этих средств к народному пониманию и традиции, поэтому многие авторские метафоры и сравнения, рассыпанные щедрыми блестками по всей книге, почти всегда отталкиваются от знакомых картин быта. И от этого сравниваемый предмет приобретает особую звучность и наполненность:
«Цирики шли просто толпой, как бредущий на пастбище скот… В конце концов наш строй стал похож на туго натянутый аркан».
Богатство красок в книге можно объяснить прежде всего народной манерой письма, языком самого народа.
«Я вспомнил прошедшую ночь: так хорошо было в юрте, спокойно, хотя в степи завыли волки; так уютно было среди честных табунщиков, как на коленях матери, когда угли в костре еще не остыли и в дымоход весело светили звезды».
Красота и мудрость тувинского фольклора семицветной радугой охватывает страницы книги. Фольклорная поэтика в национальных литературах часто является одним из средств изображения характера. В духе сказочной традиции изображено празднество, картины национальной борьбы. «Зачем тебе, такому бедняку, бегучий конь? Нет у тебя ни имени, ни звания. Нет у тебя ни добра, ни пожитков! бормочет, раскачиваясь на своем коне, подвыпивший сайгырыкчы Тевер-оол…
Хоть у меня ни имени, ни звания нет, но я подданный моей народной республики… Не кичитесь, сайгырыкчы. Все равно не подниметесь выше народа». Тавтологические обороты взяты из сказочного арсенала и усиливают эмоциональное воздействие. Последние слова классово осмыслены, их не мог бы произнести фольклорный богатырь. Революция пробудила внутреннее достоинство человека. В фольклорном ключе проходит и такая сценка:
«Одного встречного старика спрашиваю:
— Чья будет, отец, вон та юрта?
— Главного в Бай-Сюте богача Кунги-Мейрена, сынок. А вон там, на холмике,— Узун-Хелина.
— Много же у них скота! Весь ихний?
— А то чей? Попробуй пройдись по стайкам, у темных юрт и чумов — не везде найдется даже по паре коз».
Подобные дорожные расспросы вполне в духе тувинской традиции: разделенные многими километрами, разбросанные далеко друг от друга, при встрече в степи они охотно и почтительно ведут разговор.
В данном случае последняя фраза отражает социальное положение многих бедняков. Совсем как сказочный герой Оскюс-оол, Тока откликается: «По имени я Тывыкы. Пришел учиться в Хем-Белдир».
С большой экспрессией писатель рисует картины быта.
«Мясо едят, как пирог, без хлеба. Затем пьют, прихлебывая,отдуваясь всей грудью, крепкий горячий бульон»,— пишет автор. Здесь и бытовая сочность описания, и отчетливость национальной среды.
Сестра Албанчи, заменившая Тока мать, провожает его в путь. Счастливой тебе дороги! Албанчи благословляет меня, простирая руки на восток, украдкой смахивает выкатившиеся из глаз круглые, как роса, слезинки, набивает трубку махоркой, глубоко затягивается едким дымом и, почти не выдыхая его, смотрит на меня, приподняв руку». Здесь запоминается картинная четкость, «крупный плач», приближающий к нам эту простую, обыкновенную женщину. Пронзает горечь разлуки лирического героя с этой вот, затаившей дыхание, одиноко стоящей у юрты, сдержанной, немногословной женщиной. В такой простоте еще неожиданнее возникает и волнует пластика национальной неповторимости характера так часто провожают тувинские женщины своих сыновей.
С внешним бесстрастием и спокойствием автор пишет:
«По знаку тужумета меня раздели и придавили к земле вниз лицом. Пропустили вторую науку и стали учить третьей: это манза, доска длиной в руку, шириной в ладонь и толщиной в палец. Бьют ею смаху, поочередно—справа и слева, как выбивают шерсть или молотят снопы». Последняя фраза своей голой констатацией факта, без тщательного анализа психологического состояния, более объемна по содержанию, чем другое многословное описание.
Можно было бы здесь написать о том, как это больно, когда доска шершавыми занозами впивается в тело, и ты глушишь немым криком все возрастающую боль, как долго и умело бьют тужуметы распластанное юношеское тело… Но это был бы не С. Тока, не его специфика художественного мышления. Стиль С. Тока весь в сжатой простоте. Лаконизм становится средством выражения характера в реальных обстоятельствах.
Или вот герой впервые с высокой горы оглядывает город, ставший родным,— Хем-Белдир. Вьются дымки над избами и юртами, гасңут усталые, побледневшие утренние звезды. «И коновод мой засмотрелся на облака дыма, клубившиеся над Хем-Белдиром. Глаза наши встретились. Мы улыбнулись друг другу и погнали коней». Опять здесь опущены все эмоции, но в подтексте нашла свое яркое выражение трогательная любовь к родному краю, дому, к тому новому, что пришло в тувинскую степь, душевный подъем обоих.
Вся повесть проникнута предчувствием перемен и радостным чувством нового, светлого. Этот свет зажжен идеями народной революции. С того момента, когда герой уезжает из Каа-Хема ему «идти необычно легко. Кажется, не идешь, а кто-то сильный, добрый усадил тебя в седло перед собой и мчит рысью, как во время народных гуляний, чтобы поспеть туда к началу праздника». Это ощущение подъема не покидает героя, проходя через всю книгу, сопровождая и первый плот с учениками, плывущими в страну Надежды, Грамоты, Счастья – в великий Союз.
Повести присуща и другая особенность — прямое обращение автора к читателю со своими открытыми страстными размышленими над жизнью. Уже в самом обращении к незнакомому читателю интимности тона, с которого начинается книга, есть своеобразное обаяние.
Часто в повести глава-новелла заканчивается как раздумье: «После сказки Тарбагана и рассуждений Веденея я часто стал заду мываться над тем, как выбраться из кабалы Чолдак-Степана. Я надеялся, что и мы найдем счастье. Но я, как и все жители нашей землянки, не знал, куда за ним идти и как его сохранить, если добудешь». Это помогает ярче обрисовать сущность характера героя.
Далее публицистический элемент в повествовании все усиливается, особенно в скорбных главах «В ставке нойона» и «Прощай, авам». Сцена расправы над юношей и смерть любимой матери вызывает в читателе горячее сочувствие и жажду борьбы.
«Когда-то этими тропами, поросшими полынью, волочили на допрос мою мать и сестру Албании. Может быть, срывавшиеся с их ресниц горькие капли, высохнув, еще белеют солью на пучках придорожной травы, я стебли ее побурели оттого, что впитали в себя кровь, которую роняли мать и Албанчи, когда они из ставки нойона, истерзанные, торопились вернуться к нам. Нет, этого не может быть,— с тех пор прошло много снегов, и весенние воды чисто обмыли землю. Но и сейчас на пытки ведут людей — таких же, как Тас-Баштыг и Албанчи. Кто может за них отомстить?
Я бегу по тропе, увертываясь от укусов кнута, и думаю-думаю о жизни людей».
Автор смотрит на все глазами народа. Здесь нам хотелось бы привести тонкое замечание сибирского писателя Г. Кунгурова: «Книгу Салчака Тока я люблю и ценю как единственное, искренне лирическое излияние души честной, преданной Родине и народу. Едва ли можно создать такую книгу, наблюдая народ со стороны, хотя бы и очень близкой; надо самому быть неотделимой частью своего народа. Но и этого мало, надо иметь солнечную искру― талант большой и непосредственный»… Изображение жизни народа сопровождается введением в повествование непосредственных авторских оценок и суждений, дается оценка человека, познавшего жизнь.
«В ставке нойона я три раза встречал солнце и дважды провожал его на другом краю неба, стоя на коленях, прикованный колоде. Так вот встречала его на востоке и провожала на закате, ведя счет ударам своего сердца, сжимавшегося тревогой за нас, наша любимая мать Тас-Баштыг и наша любимая сестра Албанчи, когда тужуметы пытали их девятью пытками».
Тувинская литература посвятила немало своих страниц судьбе женщины-аратки. В художественных образах была закреплена мечта тувинской женщины о счастливом будущем. Некрасивая внешне, но прекрасная всей своей жизнью Тас-Баштыг и красавица Албанчи, физически изуродованная феодалами, — яркие приметы человеческой силы и красоты.
Писатель достигает большой выразительности в создании женских характеров при помощи публицистически обнаженных отступлений, сняв личные ноты и усилив общественные.
«Тогда я не мог еще понять великого благородства нашей матери. Никто из нас не понимал, что Тас-Баштыг— поистине героиня, одна из многих араток-беднячек, которых чтит освобожденный народ. Они мужественно отстаивали существование и будущее своих детей. Горькая, бесправная жизнь не погасила в них веры в силы народа. Они учили нас ненавидеть врагов и любить друзей, пришедших помочь беднякам-аратам освободиться от вековой кабалы».
Не случайно С. Тока счел своим творческим долгом позже в очерке «Герой труда», посвященном чабану Уруле Кандан, рассказать о новой счастливой доле тувинской женщины, о том, как воплотилась в жизнь мечта матери.
Пронизанные яркой мыслью автора, его страстным отношением жизни, лирико-публицистические отступления обрели в повести новые черты. Естественно, не став инородным телом, лирика мысли как бы расширила художественный горизонт писателя, приподнялась над панорамой тувинской жизни и обозрела ее с высокой, чистой, деятельной позиции социалистического мировоззрения.
Задаче раскрытия характера людей через их отношение к природе подчинен пейзаж. В молодых литературах пейзаж обычно просто закрепляет картины природы. Это привычный с детства мир охотника, степняка, всадника, проезжающего большие расстояния родной земле.
По мере зрелости литературы пейзаж устремляется к поихологической полноте отображения мира природы, в действие вступают слуховые и зрительные ассоциации, игра светотени и другие художественные компоненты.
В «Слове арата» нет самодовлеющих пейзажей.
С детских лет писателя окружала величественная, могучая природа Каа-Хема. Ребенком он бегал по колючей стерне, по пыльным горячим дорогам, переходил вброд ручьи и речки. С вершин гор хорошо просматривались развилины Каа-Хема; многочисленные причудливые острова; то быстрое, то медленное течение реки, окаймленной гибким тальником; тополевые рощи и шапки караганника сухой степи.
Богатство тайги, голоса птиц, разнообразие пахучих ярких цветов, щедрая россыпь ягод —оранжевой облепихи, темной голубики, плотного, наливающегося соком крыжовника волновали воображение.
Сколько раз приходилось ему встречать рассветы в тайге, на берегу реки, любуясь медленно разгорающимся заревом восхода. Так рождалось вечное чувство близости человека и природы.
С. Тока своеобразно воспринимает пейзаж. Он существует в книге не столько как предмет созерцания, эмоционального наслаждения, а и как неразрывное целое в жизни героя. Юноша собирает хворост в лесу, чтобы разложить костер, ловит рыбу, ставит капканы, чтобы быть просто сытым. Такое деятельное отношение к природе трудящегося человека как бы удваивает ее красоту:
«Смотрю на резвящихся птиц. Людям бы так научиться жить на раздольях земли, постигнуть тайну всего, что нужно для жизни твоей и для жизни тех, кого любишь, и для жизни всех, кто живет». Чувство прекрасного живет в душе героя и обогащает его. Любовь к Родине у него неразрывно связана с любовью к земле, ее дарам.
Символический характер несет в книге просветленно-поэтичный образ реки. Река —поилица и кормилица, она украшение родной земли. Ее неумолчное быстрое движение к новым берегам — олицетворение самой жизни. Под тополем на берегу Улуг-Хема юноша мечтает о далекой стране, о чудесной Москве:
«Только Улуг-Хем, не мечтая о покое, бьет волнами о берег, ни на минуту не замедляя бега, стремится вперед. Чудится — есть край, куда он спешит, забыв о себе. Должно быть, достигнет океана и тогда успокоится… Мои мысли вместе с рекой тоже бегут-бегут и спешат-спешат».
Активную роль выполняет здесь поэтическая тема реки. Этот образ — аллегория, символ пробуждения народа, рост самого героя — от небольшого ручейка узко ограниченного сознания забитого арата до широких, поистине океанских горизонтов революционной мысли, борьбы. В книге звучит мелодия маленькой Мерген, вырастающей в Большой Енисей. Песня реки — это песня освобожденного народа. Поэтический пейзаж углубляет и дополняет картину развития характера героев книги.
«Хотя над Мерген настал тихий осенний вечер, разнообразная окраска осенних листьев сквозь золотую мглу казалась еще более яркой. Ветерком сдувает листья, и они лениво, как первые снежинки падают на землю…
Только что прошел осенний ливень. Земля, обогретая осенними лучами солнца, оделась легким туманом. Вершина горы в густых облаках напоминала мне островок посреди озера Тере-Холя. В этот вечер моя родная Мерген, ее берега казались мне не просто красивыми, а сказочно прекрасными. Долго стоял я и любовался прелестью осеннего вечера, полной грудью дышал запахами тайги, слушал разноголосую перекличку птиц. Я и раньше видел эту землю и слушал ее голоса, но сегодня я увидел ее совсем по-другому. сидела около костра у берестяного чума и подсовывала к середине наполовину сгоревшие сучки… Мать пристально смотрела на меня улыбалась. В тишине нашего чума слышится только шипение таловой трубки, которую мать курит большими затяжками, а где-то сбоку хрустит трава и фыркает Гнедко».
По задушевности, сердечной теплоте, по своему лиризму — это одно из лучших описаний тувинский природы.
В этом описании проступает не только красота родной природы, и грусть, и любовь к матери, и необходимость будущей разлуки во имя зовущих дорог. Вот почему так прекрасен этот прощальный вечер у Мерген.
В тувинских пейзажах С. Тока, как родник, бьется лирическая струя, восхищенное патриотическое чувство. Эти картины природы обогатили тувинскую литературу качественно новым пейзажным настроением.
Приемы мастерства у писателя никогда не закрепляются в одном неподвижном виде. Это всегда живые, неутомимые поиски яркого слова, сильного характера, точного образа.
Творчество С. Тока при всем своем новаторстве и оригинальности уходит глубокими корнями в народную основу. Питающей грудью молодой тувинской литературы является устное творчество народа, русская классическая и советская литература. В книге С. Тока можно ощутить и серебряный звон тувинских песен, и богатую образность сказки, и чисто народную усмешку.
Творчество С. Тока — неотъемлемая страница не только тувинской, но всей советской литературы. «Слово арата» не просто история, оно напоминает о прошлом для того, чтобы ярче оценить настоящее. История его современна, а современность — исторична.
С. Тока — писатель, глубоко чувствующий национальный дух и его содержание. Он национален не потому, что пишет о Туве. Свое, национальное он подымает до общечеловеческого. Судьба родного народа перерастает в образ человеческой судьбы на земле.
Говоря о творческом влиянии «Слова арата» на тувинскую литературу, необходимо в первую очередь выделить момент становления тувинской прозы. Один за другим писатели переключаются на двоение этого сложного для младописьменных литератур жанра. С. Сарыг-оолом уже к 1943 г. была написана повесть «Белек» с ее суровой романтикой военных лет, эпической приподнятостью, идущей от фольклора, богатой психологической тканью, тонким лиризмом проникновения в душевный мир человека.
К 1958 г., когда он приступил к работе над автобиографической повестью «Воспоминания Ангыр-оола», определилась некоторая преемственность опыта С. Тока. Отчасти это диктовалось созвучием замысла, спецификой автобиографического жанра, близкими условиями детства и общей средой, которая их питала. С. Сарыг-оол сознательңо обходит пласты жизненного материала, уже освоенного С. Тока. Он включает в поле зрения иные картины быта и традиции старины. Течение повести разворачивается намеренно замедленно, вбирает подробности жизни, останавливая и закрепляя на них внимание читателя. Духовное возмужание героя идет через труд, через конкретные столкновения с мрачными и тягостными сторонами жизни. С. Сарыг-оол углубляет и дополняет по-своему картину жизни народа, начатую в «Слове арата».
В повести О. Саган-оола «Человек из Баян-Тала», рассказывающей о Герое Социалистического Труда чабане Ооржаке Лопсанчапе, также выявляются некоторые сходные моменты.
Хозяин мальчика — Сюрюн с дергающимся лицом и шипящим голосом напоминает Тожу-Хелина или Таш-Чалана. В образе скомной незаметной Ыймы видишь не только верность тувинской женщины, но и зримо чувствуешь, что это литературная сестра Албанчи.
Когда Лопсанчап уходит в дозор, полный прилива огромной силы, вспоминаешь, как гордо стоял в дозоре молодой герой у Тока, сколько мыслей вызвала у него та торжественная ночь.
Названные книги близки «Слову арата» по своей биографичности. М. Пахомов —партийный работник, ровесник С. Тока, уроженец тувинского края — написал книгу «В предгорьях Танды».
По тематике историческая повесть М. Пахомова словно бы идет встречным потоком и смыкается с книгой С. Тока, ибо она тоже рассказывает о гражданской войне в Туве, о вовлечении тувинцев-аратов в революционную борьбу. Один вышел из недр тувинского аратства, другой —из глубины русского крестьянства. Одни и те же факты по-разному, в различных творческих манерах воспроизводятся в произведениях разных жанров.
У Пахомова развернуто рисуются партизанские бои, борьба русских крестьян за волю и землю. У Саган-оола — это воспевание труда рядового арата Лопсанчапа, неистребимая в нем любовь к труду и к созиданию. У Сарыг-оола — это сочно, реалистически выписанные, поэтически окрашенные бытовые сцены аратской жизни. И наконец, у Тока — широкая картина преображения лица тувинской земли, изображение путей тувинского народа к новой социальной жизни.
Не входя в подробности, мы лишь обратили внимание на своеобразное преломление преемственности в тувинской литературе. Разные творческие индивидуальности определяют особенности решения каждым из них биографической темы. Стиль тувинской литературы многозвучен, как голоса хомея, сыгыта, каргыра, как звуки хомуса, бызанчи, чадагана, игила.
Интерес к процессу становления характера в новых исторических условиях — особенность развития национальных литератур. Творческая школа, пройденная писателем в процессе написания автобиографической повести «Слово арата», поучительна для будущих романистов. Найдена своеобразная манера изложения. Сюжет композиция развиваются свободно. Широко введен исторический материал, так что сама история является одним из героев произведения. Насыщенность политикой, общественной проблематикой на широком бытовом фоне глубоко осознана и закономерна.
Углубляя идейно-художественное наполнение «Слова арата» автор обращается к таким эпическим элементам, как психологизм, лирические и публицистические отступления.
Потребность в романе остро ощущается всеми тувинскими писателями, в том числе и С. Тока. Литература, пройдя тридцатилетий путь развития, только сейчас стоит на пути освоения крупной эпической формы. «Слово арата» — не роман. В нем нет многоплановости (жизнь героя в данной повести является единственной сюжетной нитью, которая тянется через вереницы картин и зарисовок), немало образов освещено мимоходом, без глубокого «загляда» в биографию героев, наконец нет универсальности использования всей гаммы изобразительных средств — всех этих главных черт романа.
Жанровые задачи «Слова арата» были совершенно иные — показать жизнь одного «частного» человека как отражение судьбы целого народа. «Слово арата» — это следы жизни, дорога жизни. Стремление к правдивости, к объективности диктует автору желание сохранить почти документальную точность фактов. Он привежен к правде фактических подробностей. Поэтому повесть представляет собой также ценное историческое свидетельство.
Между первой и второй книгами ощущается большая разница, и прежде всего в тоне, изменившемся стиле повествования. Безусловно, годы детства и отрочества написаны ярче, самоцветнее, свежее, чем последующие события. Действительно, во второй книге словно притушен лирический свет, притихла эмоциональность, слабеет наметившийся психологизм.
Вероятно, это можно объяснить характером развивающихся событий, вводом широкого общественного фона и недостаточным опытом писателя в переходе от изображения жизни одной семьи к столь же глубокому выражению психологии революционных масс. Многочисленные собрания, съезды и хуралы слишком часто используются для изображения во второй книге действительности того времени. С первых дней в литературе его творчество было наделено в четкое социальное русло, в область общественных отношений. Но насыщенность политикой, не развернутая в художественных образах, не освоенная психологически, становится сухой хроникой событий, политбеседой. В погоне за большим охватом материала автор порой ограничивается поверхностным его решением, недостаточно работая над углубленно-психологической характеристикой героев.
Иңогда сжатость превращается в беглость. Сколько эмоционального заряда заложено, например, в истории Кола Санжа — героя партизанской войны: «Бандиты напали на аалы под Терзигом. В одной из юрт они схватили нашего Кола Санжа. Уйдя из Сарыг-Сепа вместе с Тарбаганом, Веденеем Сидоровым и другими батраками, он работал связистом у партизанского рукводителя Сергея Хлебникова. За годы батрачества у местных кулаков Санжа возненавидел баев. Он одним из первых тувинцев вступил в партизанский отряд Хлебникова, действовавших в Каа-Хемском районе. Белобандиты его закопали живым».
Но богатый идейно-психологический характер остался зажатым в рамках нескольких строк. Душевное наполнение, героическая гибель остались нетронутыми кистью художника.
Творческая манера С. Тока складывается нелегко. Упорная работа самого автора, учеба у русских писателей, помощь местной писательской организации приносят свои плоды. Процесс творчества всегда пульсирует как живой организм, находится в борении и противоречиях роста и потому является прекрасным уроком литературной школы для других.
Не только тувинская творческая молодежь обращается к произведению С. Тока, как образцу художественного реалистического письма. Особенности опыта С. Тока учитываются Н. Доможаковым в первом хакасском романе «В далеком аале», писателями — якутами, бурятами, алтайцами. Автор первого алтайского романа «Арина» Л. Кокышев является переводчиком «Слова арата» на алтайский язык. Он пишет: «Книга С. Тока имела большой успех у алтайских читателей. Часто, проезжая алтайские урочища, стоянки чабанов и пастухов, я видел в руках этих людей «Слово арата» и радовался так, как будто я ее написал. Особое влияние «Слово арата» оказывает на нашу молодую литературу. Сейчас алтайские писатели работают над созданием широкого полотна о жизни алтайского народа, а создать его без взаимного обогащения, без помощи писателей братских литератур невозможно». Это интересное и характерное призвание. Подобную мьгсль высказывает о «Слове арата» и первый нанайский прозаик Г. Ходжер. Молодые литераторы народов Сибири стремятся усвоить и применить в своем творчестве мастерство сжатой прозы, строгую выразительность языка, особый лирический настрой, умение немногими словами создать характер, схватывая основное и определяющее, подчинить все художественные средства развитию главной идеи. Художник должен обладать способностью обобщения явлений действительности —иначе он скажет ничего нового.
Плеханов справедливо подчеркивает:
«Влияние литературы одной страны на литературу другой прямо пропорционально сходству общественных отношений этих стран… Это влияние взаимно, когда вследствие сходства общественного быта, следовательно, и культурного развития каждый из двух обменивающихся народов может что-нибудь заимствовать у другого.
Новый материал, свободно развивающийся по следам жизни рассказ, запоминающиеся герои, находящиеся между собой в сложных взаимоотношениях, правдивая трактовка движущих сил революционной Тувы, раскрытие человеческих характеров, яркость и драматизм многих эпизодов, своеобразие языка сделали книгу полной и любимой.
Писать так, чтобы написанное, являясь внутренней необходимостью автора, было бы и всеобщим достоянием — очень трудно. Это зависит от таланта писателя, от силы мастерства и вдохновения, от умения передать свое, сокровенное в широкие руки народа так, чтобы каждый мог взять это себе, как свое.
Улуг-Хем не мелеет от старости. Он дарит свою драгоценную струю тувинской земле, чтобы еще прекраснее она цвела. Так и книги писателя помогают творить новую жизнь, торжествующую и побеждающую.
Изынеева, М. А. Приемы изображения характеров в «Слове арата» / М. А. Изынеева – Текст: непосредственный // Ученые записки / отв. ред. Н. А. Сердобов; Тувин-й научно-исслед. ин-т языка, лит-ры и истории. – Кызыл, 1963. – Вып. X. – С. 180-194.
Справку подготовила главный библиограф
ОНКЛ Куулар Аржаана Болатовна
