Надя Рушева родилась 31 января 1952 года в Улан-Баторе — столице Монголии, где жили и работали ее родители.
В Государственном театре оперы и балета театральный художник Николай Рушев, отец Нади, занимался оформлением спектаклей, постановок. Также учил монгольскую молодежь рисованию, рассказывал о разных жанрах живописи и графики.
Мама Нади — одна из первых профессиональных балерин Тувы — Наталья Дойдаловна Ажыкмаа-Рушева преподавала хореографию и также работала в театре. После рождения дочери семья Рушевых вернулась в Москву, где выросла и училась Надя.
Надя Рушева оставила более 10 000 графических листов и прекрасных рисунков на разные темы: «Мать и дитя», «Детство», «Спорт», «Космос», «Сказки народов мира», русских народных и сказок собственного сочинения и др. Существенной в творчестве Нади Рушевой всегда оставалась тема женской судьбы и материнства.
Если обратиться к ранним рисункам Нади, в них немало изображений детей и матерей. Ей была интересна обыденная жизнь, поведение, характер и повседневная забота людей. Об этом нам рассказывают ее рисунки «Во дворе», «Семья бедной матери», «Грязнуля», «Русская сказка», «Мать и тройня», «Мать и дитя», «Тувинская мать перед рассветом». Главная идея и мысль рисунков серии «Мать и дитя» — это готовность матери всегда защитить своих детей от любой угрозы, невзгод и войн. В своих работах Надя Рушева подчеркивала материнскую любовь, заботу, нежность и мудрость.
Надя Рушева — это имя с середины 60-х годов 20 века стало для многих синонимом юности, таланта, несправедливости судьбы. «Девочка-планета», «Моцарт в живописи» — какими только эпитетами не награждали Надю журналисты. А она была обычной девчонкой, которая любила мороженое и не любила математику. А еще она не могла жить без рисования.
Надя Рушева родилась 31 января 1952 года в Монголии, где в то время в творческой командировке были ее родители: Наталья Дойдаловна Ажикмаа, одна из первых тувинских балерин, и Николай Константинович Рушев, замечательный театральный художник. Дочь была долгожданной, поэтому имя для неё уже было выбрано – Надежда. Однако по монгольским обычаям имя ребёнку должен был дать мудрец – им оказался писатель, первый монгольский академик Бямбын Ринчен, он и предложил назвать девочку Найдан, что в переводе с монгольского означает Вечно живущая.
Вскоре семья переехала в Москву. Поселились у дедушки Нади Константина Николаевича Рушева (1895-1963), бывшего солиста театров Оперы и балета в городах Куйбышеве, Горьком, Новосибирске, Уфе, а с 1946 года – педагога вокального факультета Московской Консерватории, и Татьяны Ивановны, второй его супруги (мама Николая Константиновича Клавдия Алексеевна умерла во время войны от туберкулёза), – в прошлом балерины, а ныне балетмейстера в кружке автозавода имени Лихачёва.
В Москве Николай Константинович некоторое время стажировался во МХТе, затем был художником в Большом театре, а с ноября 1953 года работал художником-постановщиком на Центральном телевидении. Наталья Дойдаловна оставила балет и полностью посвятила себя семье.
Надя росла в доброй, творческой атмосфере семьи Рушевых: «Я хорошо помню общую обстановку, родственные, теплые отношения, которые существовали в нашей большой семье. Все выходные дни, как правило, проводили вместе, и эти встречи запомнились мне как очень веселые, наполненные играми, шутками, музыкой (многие из членов семьи владели музыкальными инструментами), а также интересными разговорами взрослых. И никогда — совершенно никогда! — не было во время этих встреч ни пересудов, ни ссор, ни каких-нибудь конфликтов между взрослыми или между детьми. Очевидно, традиции русского семейного общения были еще очень велики. Совершенно обязательными были переписка и поздравления с праздниками или с семейными событиями. Особенно «аккуратным» в этом отношении был Коля, которого наша бабушка, Мария Ивановна, называла по-старинному — «почётником»», — вспоминает Зоя Анатольевна Грандберг, двоюродная сестра Николая Константиновича.
Надя с раннего детства была подвижной и шустрой девочкой и, конечно, как все дети, любила рисовать. «Рисовала она легко, играючи, как бы обводя лишь одной ей видимые контуры. При этом улыбаясь, приговаривала: «Какая-то слива получается… Или нет? Это, пожалуй, пароход. Ах, нет, нет! Эта печка. А Емелька две подушки положил и ушёл…» Это была радостная игра в рисование, свободные шутки воображения маленькой девочки.
Однажды мы вернулись после работы. Дедушка отдал какой-то лист и с гордостью сказал:
– Познакомьтесь, пожалуйста, дорогие мои, с первым творчеством вашей дочери.
Там были нарисованы лошадки-кентавры.
– Что это такое? Кто это? Откуда? Что она хотела выразить в своих рисунках? Не пойму, – сказал Николай.
– Я вечером и сегодня утром рассказывал ей о мифах Древней Греции. Надю особенно заинтересовали Кентавры. Я ей объяснил, кто такие Кентавры. Запомните, я не рисовал их, а только рассказал то, что гласит легенда. Целый день Надя молча рисовала. Теперь вы держите в руках то, что у нее получилось.
Николай очень долго рассматривал дочкины рисунки, задумался и сказал:
– Обычно дети рисуют то, что видели, то есть срисовывают. А Надя здесь рисовала по памяти, по воображению. Значит, у неё есть какие-то способности», — так рассказывает о первых художественных опытах девочки Зоя Донгак, передавшая воспоминания Натальи Дойдаловны в своей книге «Мама Нади Рушевой».
Надя ходила в детский сад при заводе «Шарикоподшипник», в группу воспитательницы Анны Михайловны Волковой. Она пела в хоре, лепила из пластилина, а однажды на концерте, посвящённом 8 марта, исполнила танец «Декей-оо», поставленный когда-то в Кызыле Анатолием Васильевичем Шатиным, замечательным балетмейстером, педагогом Натальи Дойдаловны. Отец из прутика сделал лимби – тувинский музыкальный инструмент, а мама сшила ей голубой национальный костюм с красным орнаментом. Тогда же, в 1955 году, Надя впервые попала на родину своей мамы – в Туву.
1 сентября 1959 года Надя отправилась в 1 класс 653 школы на Шаболовке – до этого времени девочка не училась ни писать, ни читать и теперь старательно выводила палочки и кружочки ученическим пером. Надя как-то сразу «подружилась» с этим непростым инструментом – точная, лаконичная, «певучая» линия навсегда останется «визитной карточкой» художницы.
1959 год вообще был богатым на события. Николай Константинович вспоминал, что именно тогда он понял: у его дочери есть художественный талант – Надя нарисовала 36 забавных иллюстраций к «Сказке о царе Салтане» А.С. Пушкина, пока отец читал её вслух (сейчас эти рисунки хранятся в Государственном музее А.С. Пушкина в Москве). Рисовать стало потребностью для девочки – на бумагу она выплёскивала все впечатления, накопившиеся за день.
А впечатлений было множество! Николай Константинович с самого раннего возраста приобщал Надю к лучшим книгам, памятникам архитектуры, музеям, выставкам. Следует отметить, что у него был несомненный актерский талант, талант рассказчика. Слушать его было бесконечно интересно: «Эрудиция, глубина знаний, легкость, с которой они извлекались, совершенство формы, в которую они облекались, всегда поражала меня в этом человеке, — вспоминает одноклассница Нади Наталья Борисовна Миронова. — Любой, казалось бы, самый незначительный повод, например, мостик в Царицынском парке мог послужить исходным импульсом для увлекательной беседы по искусству, образы которой то погружались в глубокие пласты прошлого, то естественно проступали в современности, как для нас дыхание.
Эта способность не только рассказать, но и представить собеседнику картину того, о чем идет речь, чтобы включить его в беседу не только с помощью логики и слов, но и всем его естеством, каждой клеточкой, поразила меня еще при первой встрече с этим человеком». Семья много путешествовала – сохранились альбомы, где Николай Константинович кропотливо фиксировал памятные поездки: Подмосковье, Ленинград, Тува, Крым…
В 1962 году Надя начала заниматься в только что открывшемся Дворце Пионеров на Ленинских горах у педагога Людмилы Александровны Магницкой. Ребята там не только рисовали — часто устраивались выставки, праздники, экскурсии, встречи с мастерами советского и зарубежного искусства. Так, например, в 1963 году Надины рисунки увидел итальянский писатель Джанни Родари: «Браво, Надя! Браво!» — написал он на одном из них. Работы ученицы отправляются на выставки в Геную (Италия) и США.
В марте 1963 года Наталья Алексеевна Дёмина, искусствовед, один из создателей Музея древнерусского искусства им. прп. Андрея Рублёва в Москве, педагог Николая Константиновича, тёплые отношения с которой Рушевы поддерживали долгие годы, познакомила Надю со скульптором-анималистом академиком Василием Алексеевичем Ватагиным. Первая встреча восьмидесятилетнего мастера с Надей была трогательной и превратилась в дружбу до её последних дней. Просмотрев рисунки девочки, Василий Алексеевич подарил ей свою книгу «Записки анималиста» с надписью: «Милая Надя! Жду, желаю и верю в твои большие успехи. Твой дедушка В. Ватагин. 9 марта 1963 года», а родителям посоветовал: «Не будем мешать её саморазвитию, оно и так бурлит. Не надо её учить – надо лишь воспитывать. Пусть по-прежнему учится в обычной школе и по субботам бывает в изостудии Дворца пионеров, а в каникулы – прошу в мою мастерскую с новыми папками. Через год-два вернемся к этому вопросу».
В четырех декабрьских номерах «Пионерской правды» за 1963 год были опубликованы иллюстрации Нади к научно-фантастической повести польского писателя Тадеуша Ункевича «Эльмис профессора Рембовского» и шесть эскизов костюмов для школьного новогоднего карнавала, созданных в изостудии у Л. А. Магницкой. Академик В. А. Ватагин тогда сразу откликнулся: «Поздравляю милую Надю с первой и удачной публикацией рисунков в печати в 11 лет! Великий рисовальщик Франции – Гюстав Доре начал печататься с 12 лет».
А вскоре в жизни Нади произошла судьбоносная встреча.
На работе у Николая Константиновича существовала традиция – к новогодним праздникам устраивать выставки «Рисуют наши дети». В канун 1964 года на этой выставке оказались три рисунка Нади фломастером на цветной бумаге: «Эллада», «Во дворе», «Космонавтка на далекой планете». Рисунками заинтересовался увидевший их внештатный корреспондент журнала «Юность» Лев Викторович Бобров и, взяв у Рушевых одну из папок с Надиными рисунками, отвез в редакцию к Борису Николаевичу Полевому.
Полевой не поверил, что это композиции двенадцатилетней девочки. И попросил Надю саму приехать со своими работами. Вот как он рассказывает об этой встрече в фильме Фахри Мустафаева «Надя Рушева»: «У меня в кабинете висит кусок античного мрамора из микенских раскопок. Тут, как вы видите, изображён пожилой человек, печально смотрящий перед собой в состоянии глубокой задумчивости. Я сказал Наде: «Посмотри, как ты считаешь, насчёт чего он задумался?» Вроде ребуса ей задал. Минут за 15, пока мы листали её папку, она успела нарисовать два варианта этой скульптуры, как бы докончив то, что века не сохранили. В одном случае это были остатки разбитой
прекрасной вазы, которую, видимо, этот человек создал, обломки которой он теперь созерцал. В другом случае это было тело ребёнка, мальчика, который тоже в античной одежде лежал перед ним, и можно было додумать, что это отец или дед смотрит на останки своего ребёнка. Поразительной была глубина раскрытия этого, ведь речь шла о двенадцатилетней девочке, которая так глубоко проникла в замысел античного скульптора, жившего 2000 лет тому назад».
Борис Николаевич тут же позвонил Льву Абрамовичу Кассилю: «Приезжайте посмотреть очень занятные работы одной школьницы». Кассиль немедленно приехал и заинтересовался работами Нади. Сразу было решено устроить в помещении редакции «Юность», где всегда выставляют работы молодых авторов, большую персональную выставку из 165 Надиных фантазий. Свои впечатления о творчестве художницы Лев Абрамович изложил в статье «Воображение Нади Рушевой» («Юность» № 6, 1964 год): «Я не художник и, возможно, допущу какие-то неточности в оценках, но меня прежде всего поражает в работах Нади необыкновенное, почти волшебное композиционное чутьё, чудесный глазомер, позволяющий Наде с безошибочной точностью построить рисунок, расположить его на пространстве любой формы так, что, кажется, лучше уж и нельзя сконструировать изображение. Благодаря этому рисунки, хотя сделала их и двенадцатилетняя девочка, кажутся чем-то артистически законченным».
Практически в то же время открылась и ещё одна персональная выставка Рушевой в МГУ (80 рисунков). 14 апреля там должна была состояться встреча Нади с посетителями выставки, но, как вспоминала Наталья Дойдаловна, она не получилась. Увидев переполненный зал, Надя растерялась, расплакалась и убежала… под бурные аплодисменты зрителей. Ведущий сказал: «Это – Надя Рушева, ей 12 лет, она учится в 5-ом классе 653 школы Москвы, любит играть в куклы, кататься на коньках и лыжах».
Потом было множество публикаций – часто восторженных, но нередко и осторожных: «Не закружится ли юная головка? Не зазнается, не обленится Надя?» — телерепортажей, персональных выставок по всему Советскому союзу. Академик В.А. Ватагин писал: «Я имею счастливую и ответственную возможность наблюдать за развитием необыкновенных способностей Нади Рушевой в течение одного года. Я вижу, что как художник она растет не по дням, а по часам. Ее рисунки далеко выходят за пределы детского творчества. Но и среди взрослых художников едва ли многие могут поспорить с легкостью ее техники, ее линий, чувством композиции, с остротой ее образов, с ее творческим восприятием мира. За сохранение, воспитание и развитие ее таланта ответственны не только родители и наставники. Таланты такого рода являются достоянием всего народа — государства. Вся художественная и педагогическая общественность ответственна за них. Необходимо создать для необычных талантов и необычные педагогические установки. Художественные институты, рассчитанные на средний уровень, бесполезны, а может, и вредны для них». В газете «Пионерская правда» напечатали первую повесть молодого писателя Эдуарда Пашнева «Ньютоново яблоко» с иллюстрациями Рушевой (впоследствии, уже после смерти художницы, из-под его пера выйдет повесть о самой Наде «Девочка и олень»).
В январе 1966 года Дом Дружбы с народами зарубежных стран отправил 150 новых импровизаций Рушевой в Варшаву, куда была приглашена и сама Надя. Рисунки с большим успехом экспонировались и в Кракове. Надю снимала польская кинохроника. Из этого путешествия она привезла множество впечатлений и 60 рисунков по наблюдению и по памяти («Памятник Шопену», «Концерт Шопену», сиренки и др.). Завязалась переписка с польскими друзьями.
В июне 1966 года семья переехала в новый микрорайон Ленино-Дачное и поселилась на пятом этаже хрущёвки с балконом, выходящим на царицынский парк. А в сентябре – новая 470 школа, новый класс, новые друзья.
Летом 1967 года в жизни Нади произошло важнейшее событие. В своих воспоминаниях Н.К. Рушев, отец Нади, писал: «В июне 1967 года, неожиданно для всех, в ЦК ВЛКСМ сочли возможным послать Надю впервые в Артек, к морю! Она поехала туда в качестве делегата от Москвы на 3-й Всесоюзный слет пионеров. А неожиданно потому, что ни 470-ая школа-новостройка, ни Дворец пионеров, изостудию которого она посещала 5 лет, не выдвигали Надю». Эта поездка стала переломным моментом для Рушевой: «Для меня жизнь делится на 2 этапа: до поездки в Артек и после», писала она потом Ольге Бариковой, своей артековской подруге.
Надя много времени проводила в пресс-центре под руководством отрядного вожатого Марка Антоновича Кушнирова, москвича, выпускника ВГИКа. Ребята, с которыми Надя выпускала газету, Оля и Алик Сафаралиев, стали впоследствии самыми близкими её друзьями. Ольга прекрасно владела словом: «Совершенно радостно работает Оля Барикова. Слог у неё лёгкий, весёлый. Мысль развивается удивительно связно. Даже мимолётные замечания её метки, точны и остроумны. У девочки определённый дар. Мои похвалы её нисколько не портят («Все равно я хочу быть физиком!»)» (из дневника вожатого). Неудивительно, что они с Надей стали подругами: обе увлеченные, глубоко чувствующие, но одна по-восточному сдержанная, а другая порывистая, эмоциональная. Впоследствии эту дружбу описал в своей художественно-документальной повести «Месяц в Артеке» Виктор Михайлович Киселёв.
Алик Сафаралиев писал стихи – хорошие, как считали Надя и Марк Антонович, они с Рушевой хорошо понимали друг друга, она очень ценила его дружбу: «Чудной ты мальчишка! Редкость».
Работа в пресс-центре, общение, общие переживания, атмосфера сотворчества, взаимопонимания, радости от любимого дела, скорее всего, и стали главным впечатлением Нади в Артеке, тем, что разделило её жизнь на «до» и «после». «После Артека жутко осозналась моя прежняя и особенно сегодняшняя жизнь. Ведь до чего было противно первое время в Москве», — пишет Надя Оле. Переписка с артековскими друзьями Ольгой Бариковой и Аликом Сафаралиевым стала очень важной для Нади (сейчас она хранится в рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинском доме) Российской академии наук. Письма Нади, часто сопровождавшиеся рисунками, представляют большой интерес не только для поклонников творчества Рушевой – в них целая эпоха – эпоха всплеска культуры и искусства — время «шестидесятников». Мы можем увидеть в них, что волновало молодёжь того времени, интересы, взгляды, нравственные ориентиры, увидеть эпоху через личность, причем личность, еще не испорченную никакими догмами. К тому же очень интересно наблюдать психологию подростка, познающего мир, примеряющего его на себя.
С Марком Антоновичем Надя продолжала общаться и в Москве – он с семьёй жил в Лаврушинском переулке. Вожатый много значил в жизни Рушевой. Кушниров стал, по-видимому, для Нади эталоном современного человека, он знакомил её с тем новым, ярким и интересным, что появилось в легендарные времена «хрущёвской оттепели». Надя встречалась с Марком Антоновичем довольно часто – в её письмах и дневнике записи об этих встречах неизменно восторженные. Он стал для Рушевой и старшим другом, и советчиком. Надя часто разговаривала с вожатым и по поводу рисунков: «Изостудию Надя перестала посещать и теперь советовалась в основном со своими новыми друзьями Кушнировыми,» — несколько ревниво пишет Николай Константинович.
Марк Антонович знакомил Рушеву с современной им культурой – музыкой, литературой. Николай Константинович, конечно же, очень много уделял внимания воспитанию и образованию дочери – она была для него смыслом жизни, но всё же он был слишком далёк от Нади по возрасту (когда Наде исполнилось 16, ему было уже 50), по-иному воспринимал многие явления культуры того времени.
Надя взрослела, читала все больше и все более серьезные книги. Она даже завела дневник, где записывала, что прочла, что видела, где была и свои впечатления об этом (хранится в Пушкинском доме). Этих записей так много, что поражаешься: когда она все успевала?!
А успевала она не только получить впечатления, но и выплеснуть их на бумагу. Так родился нежный, трогательный Маленький принц, князь Андрей, которого Надя изображала всегда надменным, легкий, веселый и такой близкий Пушкин, Мастер и Иешуа, похожие, как братья. Надя изображала героев произведений так, как чувствовала: то по-детски наивно, то по-юношески категорично, но всегда она проникала в самую суть личности, улавливала малейшие оттенки характера, настроения. Причем передавала это несколькими штрихами! Н.Н.Жуков, известный художник, писал: «Я убежден, что линейный рисунок имеет специфику: в нем больше лаконизма, ясности, прямоты мысли. И мне приятно отметить, что все рисунки Нади Рушевой были линейными, певучими и красивыми».
Продолжались и выставки, публикации – пришла слава. Однако это никак не повлияло на Надю – она по-прежнему скромна, доброжелательна, отзывчива. Педагоги и ребята, учившиеся в одно время с ней, вспоминают, что ее не надо было упрашивать помочь что-то оформить, сделать газету – Надя никогда не отказывала. Она вообще старалась сделать жизнь вокруг себя интересней: приглашала подружек на выставки, устраивала в классе викторины, организовала в школе КЮДИ – Клуб юных друзей искусства. Однажды в письме к Алику Сафаралиеву Рушева, рассказывая о том, как со своей подругой Леной Григорьевой практически безуспешно пыталась расшевелить класс, написала: «Если хочешь, чтобы они немного потлели, гори дотла сам. Это страшно трудно, но нужно. Нельзя – только себе… Ведь правда? А?!» (14.03.1968). Одноклассница Нади Нина Коротченко написала впоследствии: «Только сейчас я поняла, как она отличалась от всех нас, насколько стояла выше нас по своему духовному развитию, как много хотела для нас сделать, чтобы расширить наш кругозор, привить любовь к искусству».
Можно было бы подумать, что всё у Рушевой выходило просто… Да, рисунки её легки и точны, как музыка Моцарта, любимого ею, но это вовсе не значило, что ей неведомы были сомнения. Однажды она писала Оле: «С рисунками туго – кризис. Да, да. Нет той прежней уверенности, точности, всё выходит измождённым, как из концлагеря. Кошмар какой-то. И не с кем поделиться. Теперь мне 16 лет. Многое изменилось за эти месяцы. Произошёл какой-то перелом. Во многих вещах разочаровалась, а некоторые воспринимаются сейчас с новым, радостным интересом. Даже послушаешь, о чём говорят малыши на улице по дороге в школу, и улыбнёшься! Так любопытно и интересно.
Себя виню за слабость. Ленка говорит, что я пессимистка. Слишком многие пустяки принимаю близко к душе, нервничаю, скандалю, уступаю.
Надо как-то перестроиться» (4.03.1968).
Возможно, эта неуспокоенность, это умение всё пропускать через себя, воспринимать мир открытой душой и позволили Наде создавать столь пронзительные, на грани провидения рисунки. «Она рисовала сердцем», — писал про Рушеву Л.А. Кассиль.
В последний год Рушева создала несколько циклов, ставших её визитной карточкой.
В 1968 году на выставке Н.Н. Жукова Рушевы познакомились с А.И. Гессеном, старейшим пушкинистом. Ученый был пленен рисунками Нади и предложил ей проиллюстрировать главы своей монографии об Александре Сергеевиче – так появилась несравненная «Пушкиниана».
Иллюстрации к роману Л.Н.Толстого «Война и мир» тоже стали вехой в творчестве Рушевой. Она рисовала героев романа так, как чувствовала, так, как понимала это сложное произведение в свои 16 лет.
Эти два важнейших в творчестве Рушевой цикла были выставлены в июне того же года: в Музее Л.Н. Толстого в Москве – «Война и мир», а в Ленинграде, во Всесоюзном музее А.С. Пушкина – «Пушкиниана».
Вершиной творчества Нади Рушевой считают ее иллюстрации к роману М.А.Булгакова «Мастер и Маргарита», который тогда только вышел в журнале «Москва». Надя на одном дыхании прочла книгу и очень много рисовала. Ее поразило вступительное слово Константина Симонова к роману: «Есть в этой книге какая-то безрасчетность, какая-то предсмертная ослепительность большого таланта, где-то в глубине души своей чувствующего краткость оставшегося ему жизненного пути. Это великолепная проза, нагая точность которой вдруг заставляет вспомнить о лермонтовской и пушкинской прозе». Эти слова можно было бы отнести и к творчеству Рушевой в последние месяцы.
В ноябре 1968 года студент-режиссёр ВГИКа Иосиф Трахтенгерц в качестве курсовой начал снимать о Рушевой киноочерк. Надя с интересом отнеслась к этой работе, ведь следующей осенью она тоже будет во ВГИКе на мультипликационном отделении. Молодые люди рассматривали рисунки и говорили, записывая на магнитофон, обо всём: о школе, оценках, книгах, о планах на будущее… Съёмки отложили до марта…
А 28 февраля Надя с отцом приехали в Ленинград на съемки фильма «Твоя Пушкиниана», задуманного режиссерами Ленинградской студии документальных фильмов И.П. Калининой и М.С. Литвяковым. Один из трех сюжетов был полностью посвящен творчеству Нади Рушевой. Снимали на Мойке, 12, в Летнем саду, а у Царскосельского Лицея оператору удалось подсмотреть, как Надя в ожидании нового дубля прутиком на снегу с лёгкостью набрасывает профиль поэта…
Утром 5 марта вернулись в Москву. Вот что пишет об этом дне Николай Константинович в книге «Последний год Надежды»: «Итак, начинаем рабочие дни. Но Надя запротестовала:
— Папа! Директор Софья Петровна отпустила меня на неделю, а мы управились за 5 дней! Я сегодня побуду дома?
После завтрака я собрал новую рабочую папку с черновиками и чертежами. Дочка оторвалась от писем и вышла в коридор:
А ты уже на работу? Дай я почищу сзади на тебе пальто. Мы вышли на лестницу, и пока Надя обмахивала меня щеткой, она как бы подводила итог:
— «Мастера и Маргариту» я завершила. «Войну и мир» — тоже. Биографию Пушкина, пожалуй, тоже… Буду продолжать Лермонтова, Некрасова, Блока, Есенина, Грина… и, конечно, Шекспира! И еще: принеси мне, пожалуйста, сегодня из библиотеки «Дон- Кихота»: вижу новый цикл!» На этом дневниковые записи Николая Константиновича обрываются, лишь многим позже,в 1973 году, отвечая на многочисленные вопросы поклонников Надиного творчества, читателей «Учительской газеты», родители Нади Рушевой – Наталья Дойдаловна и Николай Константинович написали следующее.
«Нас расспрашивают о подробностях жизни и творчества Надюши, об обстоятельствах ее преждевременной кончины…
На последнее нам невыразимо горестно и трудно отвечать.
Это случилось дома, внезапно, утром 6-го марта 1969 года. Совершенно здоровая дочка спокойно позавтракала, проверила уложенный накануне портфель и надела школьную форму с фартуком. Ласково простилась с мамой, уходящей на работу пораньше. И, наклонившись к своим школьным сапожкам, вдруг лишилась сознания и упала…
Папа был в другой комнате. Услышав тяжкие стоны, он бросился к ней на помощь. Расстегнул воротничок и призвал соседей. Одна из женщин оказалась медсестрой, но отец побежал за врачом в поликлинику, с которым быстро вернулся на неотложке. Врач сделал укол и вызвал скорую помощь, которая отвезла Надю в 1-ю Градскую больницу. Пять часов врачи пытались спасти Надю, но, так и не приходя в сознание, она скончалась…
Диагноз: «Кровоизлияние в мозг. Разрыв аневризмы сосуда Велизиева круга». Врачи объяснили, что аневризма – это врожденный дефект в виде коварного, безболезненного мешочка, образующегося в результате истоньшения стенок сосуда головного мозга. Надин случай, сказали врачи, редчайший: дети, имеющие такой «дефект» в мозгу, обречены на гибель в 7-8 лет…»
Прощание с Надей Рушевой проходило в актовом зале 470-й московской школы (ныне ГБОУ Школа № 1466 им. Н. Рушевой). В 1971 году там был создан музей Нади. Первым экскурсоводом в нем был Николай Константинович Рушев.
Музей и сейчас существует, в нем по-прежнему ждут гостей – тех, кто давно любит творчество Рушевой, и тех, кто только открывает его для себя.
Наталия Усенко,
руководитель Школьного мемориального музея Нади Рушевой,
Москва